Ток над Иргиной

Иргина — единственная водная артерия села Ключи. Речка как речка. Обыкновенная. Каких тысячи. Но есть-таки у неё особенности. Во-первых, изумительно чистая.Прозрачно светлая. И это радует больше всего. Во-вторых, вода в Иргине обжигающе студёная: много впадает в неё в Ключах ключиков. Ещё радость: водятся в Иргине хариусы. А это, всяк знает, деликатес особый. Почти аристократический.

Так что, как видите, не так уж и обыкновенная наша речка-реченька. А главное достоинство — нрав у неё с человеком схож. Ежели бы церковь в Ключах действовала, батюшка наверняка освятил бы её. Чести этой Иргина вполне достойна.

Не про электрический ток речь поведу — лирический да патриотический. Сразу же и «открою Америку», что токуют ведь не только глухари с глухарками, тетерева (косачи) с тетёрками, но и юноши с девицами. Да и те, кто постарше — женатые, замужние — тоже. Потому как «любви все возрасты покорны». Токуют, знаете ли, свежо, чисто, ласково, девственно-застенчиво, а потому благородно и даже свято.

Увы, теперь приходится говорить уже в прошедшем времени: токовали. Потому как Тока на иргинском мосту, к величайшему сожалению, давно не стало. Чудесная, превосходная народная традиция вдруг угасла, исчезла. И едва ли воскреснет, как в давние вечёрки моего любимого села с гармошечкой-говорушечкой.

Я не знаю, кто и когда (в каком году) придумал, изобрёл, затеял Ток на Иргиной. Зато знаю точно: хорошо было задумано. Очень молодцевато. И недурственно было бы соорудить возле моста хотя бы габбровый или базальтовый памятник основателю неуемного массового веселья по названию Ток. И высечь слова. Например, хотя бы такие:

Нет веселия более высокого,

Нежели безудержное токово,

Крылья нам давали песни.

Ток! Возьми да и воскресни!

Река обладает свойствами магнита. Гипербола? Возможно. Но, позвольте-ка, а кто сказал, что чудес на свете не бывает? Разве не чудо из чудес, когда река и мост над нею манят и манят к себе людей даже чертовски уставших, истощавших, полуголодных? Нет, вовсе не потому манят, чтобы чем-то насытить свою утробу, а для того, чтобы вопреки невзгодам и лишениям повеселиться, напеться, наплясаться, душеньку отвести всем гамазом. Чтобы набраться вдохновения. Чтобы сил прибыло. Чтобы с восходом солнца снова, как ломовая лошадь, впрячься в колхозную работу и работать до одури, до крови из-под ногтей, ничего не получая за это, кроме пустопорожних трудодней, так как всё, буквально всё было отдано фронту.

Обездолила, осиротила распроклятая война многих. В Ключах все поголовно росли на суррогате. Лепёшки чернее сажи. Их компонентами были пистики, клеверные головки, липовый лист, лебеда. Сушили в печи русской и на ней, а толкли в ступе. Все в копоти. Блестели, как у негров, только глаза да зубы. Запах был отвратительным.

Крапива и пиканы — объедение. Жёлуди — тем более. Но они, как и кедровые шишки, бывают не каждый год. Не ныли, однако. Работали и работали. Работали до потери сознания. Руки свисали, как плети. Усталость валила с ног предательски безжалостно, беспощадно. Стар и млад в поле. Даже калеки и старики летального возраста. Мы, полунагие пацаны, по существу рахиты, дистрофики, за лето до трёхсот трудодней зарабатывали. Желторотые угланы, кто в лаптишках, кто босиком, пасли коров, телят, поросят, овец, жеребят на поскотине. Косарьком пололи яровые посевы. Косили траву, метали стога. Спали на сеновале конного двора. Хуторок из двух бригад колхоза «Урал». По существу это был второй наш дом. А воскресным вечером, задрав худые-прехудые штанишки, бегом, бегом,как на парусах, мчались за пять километров домой, чтобы вымыться, попариться в бане и не опоздать на Ток. Забегай вперёд, скажу, что Ток над Иргиной существовал и до войны. Я запомнил его, по крайней мере, ещё школьником начальных классов. А когда учился в Суксунском педучилище, то по воскресеньям был непременным его участником: на русской двухрядке мы с Женей Рябухиным играли поочерёдно, и девки табуном, косяком шли за нами, как и за остальными игровщиками словно на суксунскую ярмарку. 

Грешно писать про Ток без детализации. Она тут просто неизбежна. Потому и не жаль мне ни времени, ни бумаги. Предмет разговора заслуживает этого, как тут ни крути. Писать выборочно, отрывками — лучше вообще не писать: целостной картины тогда не поучится.

Так что же такое Ток? Что это за штуковина во всём её великолепии? О, друзья мои, это что-то необыкновенное, редкостное, неповторимое, душещипательное. Словно не от мира сего. Это — когда мурашки по телу. Это — когда ты наверху блаженства от удовольствия. Это — когда ты в корень забыл, что шибко есть хочется. Это не просто какая-то уникальная романтика, а нечто большее, с экзотическим зарядом. Это — когда по телу твоему прямо по позвоночнику, дефактно, ток проходит. Правда, не в 220 и тем более не в 380 вольт, а маленький, слабенький. Пощипывающий, иглоукалывающий. Вроде как целебного назначения. Проще и понятнее сказать, что — когда играют на гармошках, поют и пляшут. Над речкою, да возле неё. Пляшут с присвистом. Темпераментно — подмётки отскочат.

Убей меня бог лопатой, голоден, а поёшь. Не по принуждению — добровольно. От души. От всей. Поёшь и поёшь. Поёшь под гармошку русскую. Либо под минорку, как Вася Игошев. Да под балалайку. Хромок не было. Зато теперь они в моде. Поёшь не песни, а частушки. А их море. Впрочем, пели и песни. Например, «Катюшу», «Коробейники», «Златые горы», «Выйду ль я на реченьку», «Ах вы, сени, мои сени», «Во кузнице», «Там вдали, за рекой», «Дан приказ емуна запад», «Последний нынешний денёчек», «По долинам и по взгорьям», «Шумел, гремел, пожар московский», «Хасбулат удалой» и другие.

Но, что ни говори, королевой Тока, его доминантой была всё-таки Её Величество Час-туш-ка. Царицею же всех мелодий — Улошна. Про Улошну скажу ниже. А теперь о сути Тока, его структуре. О его, так сказать, признаках, атрибутах. Для самых юных это будет, наверное, эврикой.

Представляете, когда солнце отправляется на ночлег, возле моста группируются десятки людей трёхъярусного возраста обоего пола. Старшим по 25-30-35 лет, средним -по 16-20-24. ну и наконец мы: шпингалеты, шкеты, головастики начальных классов — болельщики. Пострелысорванцы. От горшка два вершка. Интересно же. Усидишь ли дома, ежели прелесть почти рядышком.

Когда начинало смеркаться, когда златолобое светило уже вовсю воссыпало в своём пекле, всё больше и больше становилось возле моста молодёжи. Ключевляне собирались сюда буквально со всех околотков. Впрочем, у каждого околотка свой название: Бараба, Гимзино, Грязнопятовка, Забегаевка, Мостовая, Зарека, Полубесово. Более того, даже из соседних деревень приходили: из Брёхово, Дьяковки, Осинцево, УстьЛога, Шахарово. Для милого дружка семь вёрст не околица.

Модничать особливо, знаете, было нечем. Надевали что бог пошлёт. Бедность ведь не порок, зато всегда в чистом, свежевымытом. И уж, конечно же, без вшей. А их было у нас в войну, как мурашей в муравейнике. Не от грязи — от недоедания. И не только у нас.

Ежели кто-то в сапогах пришёл (это было завидной редкостью), сапоги непременно сжаты, сморщены в голенищах, как меха гармони. Так считалось моднее. И очень приторно пахло от сапог не кремом, а дёгтем. Поблёскивали да поскрипывали. А брюки поверх голенища с напуском. Фуражка обязательно набекрень, как у Василия Тёркина. Так поважней, пококетливей, пожеманнее, посолидней, позначительней. Глядишь, побольше к тебе почтения хотя бы исподвольного, словно балагуру Курочкину из «Свадьбы с приданым». В верхнем кармашке то васильки, то ромашки. Не только для украшения, но ещё и для приманки.

Вихрастые, чубатые, не забывали нацепить на лацканы изрядно потёртых пиджаков значки «ОСОВИАХИМ»на цепочке со звёздочкой поверх цепочки. Дескать, полюбуйтесь-ка, красавицы, на добрых молодцев былинных. Дескать, хоть и не ярославские мы ребята, а лишь ключевские, однако же не лыком шиты, ёлки-зелёны, комарье сало. 

Как сейчас помню, больше всех выпендривался Вася Крыса. К кожаному картузу, бог весть где добытому, он прикалывал ещё и голубые бантики из ленты да был повязан широким, явно старинным поясом из разноцветного гаруса. Вечно улыбающийся. Остер на шутки-прибаутки. Всякую небылицу выдавал за быль. Прихвастнуть любил, как сивый мерин. Даже чужие частушки выдавал за свои собственные. Вид у Васи Крысы был скомороховский. Рубашка на распашку. Мол, чем же я не жених для вас, голубоглазые голубушки. Мол, что же вы задаётесь, величаетесь, милые. Мол, всю Вселенную объедьте, а лучше меня ни в какой Галактике всё равно никого вы не найдёте, потому как «всё равно в деревне нашей первый парень это я».

Словом, ватаги, вереницы мужчин и женщин, парней и девушек — кто по тракту, кто по лугу — тянулись на мост отовсюду, с каждого околотка, как на самый радостный праздник. Сейчас мне трудно, даже невозможно утверждать, кто открывал Ток. Пожалуй, разные пары. Кто вздумает. Без всякого сигнала. Стихийно, внезапно.

До открытия по обе стороны моста множатся, ширятся островки молодёжи. Лица цветут улыбками, оптимизмом. Беседуют. Обмениваются новостями. Судачат. Повизгивают. Смеются. Нахохатывают даже. Бывало, такое словечко ввернут в лексикон — Даль тотчас же записал бы его в свой будущий бессмертный словарь. Словами: «Навот», «охтемнеченьки», «ликося» выражалось удивление. Слово «нали» употреблялось вместо «даже». Не мудрено, а мудро.

Особо хочу подчеркнуть, что никто ни о какой рюмке — Боже упаси — не помышлял. Убей меня бог лопатой, веселящих напитков даже в помине не было. Не то, что тепереча. Не укор это, а просто соболезнование: хмельное хлещут в Ключах тепереча даже сопляки, и сердце моё поэтому седеет, слепнет. Бог с ними, коли не жалеют себя. Вырастут — покаются. Да только вот не поздно ли будет?

 Продолжение читайте в следующих номерах